— Знаешь, что Федя, не морочь голову, — сказал я, когда ждать надоело, — Тебе главное что?
Побольше народа вооружить, чтоб каждый за себя постоять мог. А учитывая, как мы стрелять умеем, патронов не напасёшься. На каждый ствол по две обоймы и хватит. Твоих двадцать рыл?
— Двадцать пять, — поправил Федор.
— У Джокера сотня будет. Всю сотню он вряд ли возьмет. Тоже считать умеет. Значит, половину возьмет, чтоб наверняка тебя задавить. Вот и считай, если каждый твой хоть по одному его завалит остальные сами разбегутся.
— Согласен, поэтому брать надо всё.
— Вот ты упрямый, — закипел я как чайник, только что пар с одного места не шёл.
— Не кипятись, половину патронов возьмем, но стволы все.
— Нах! Берём четыре автомата, шесть пистолетов, два ружья. И патронов кило тридцать.
— Ага, — наконец то согласился Федя и отсыпал пол рюкзака. Бумажные коробки порвались и теперь автоматные, ружейные и пистолетные патроны, представляли собой замысловатый салат, которым мы собирались потчевать людей Джокера.
— Слушай, я все хочу тебя спросить, чего ты своих хлопцев не прихватил, всё бы унесли?
— Сомневаюсь я, — нехотя ответил Федор, — сдается мне, что крыса среди нас есть. Докладывает кто-то Джокеру.
Я присвистнул.
— На твоем месте я в таком случае вообще бы поостерёгся их вооружать. Дашь ему ствол, а он тебе в спину стрельнет.
— Вот и я о том же думаю, — вздохнул Косой, — а ты заладил, жаба душит, жаба душит…
— Когда это я тебе говорил?
— Не говорил, так думал. Зелёную такую, с пупырышками представлял.
На меня внезапно напал кашель. Мать мая женщина! Он что же мысли мои прочитал?
— Ну да.
— Чего «ну да»?
— Да ты мне такую картинку в мозги вставил, поневоле прочитаешь.
Надо бы поаккуратнее со своими фантазиями, подумал я почесывая по дедовской привычке нос. Или я сильнее становлюсь, или в Косом мутант проснулся? Страшный, костлявый с врожденным косоглазием и шрамом на левой ягодице. Шрам он в детстве заработал, когда решил на перилах прокатится, любил он это дело. А там какой-то засранец гвоздь вбил. Пошутил, значит. Вот Федя полужопие себе и располосовал, хорошо хоть хозяйство на гвозде не оставил. Как он тогда не дознавался, кто сделал, так и не узнал.
— Бросай рюкзаки в кабинку. Навьючить всегда успеем, — сказал я, навешивая автоматы на шею, а ружьё на плечо.
Лифт, как мне показалось, натужно загудел и потащил нас на свет божий.
— Что-то рано нынче темнеет видать к дождю, — отметил Косой, поглядывая сквозь купол.
— Это не туча… это … Рой кружит. Стой! К двери не приближайся, а то откроется! — заорал я, прижавшись к стенке тесной кабинки.
— И чего делать будем? — Спросил Федя, равнодушно и с интересом рассматривая насекомых, ползающих по куполу.
— Федя, кто из нас вчера бухал? Ты или я? Ты чего тормозить стал? Сидеть и ждать будем пока они спатки не соберутся.
— Знаешь, — ответил Косой, — я вдруг подумал, а нах всё это? Может плюнуть на Джокера?
На фиг бороться с ним за эти развалины? Бросить эту помойку и уйти в лес. Хаймович сегодня расписывал, сколько там живности, и тихо спокойно. Ни от кого подляны ждать не надо.
— И не говори, а я на днях карту одну смотрел там местечко одно под номером 7844 обозначено, в лесу, кстати, расположено.
— Что за карта? — оживился Федя.
— Да две карты были на вертолёте, на одной город, на другой лес. Я думаю они оттуда прилетели, — кивнул я на махину на шпиле.
— Там, поди, много чего интересного найдётся.
— Наверняка.
И мы замолчали. Думая каждый о своём, девичьем. Косой думал, о куче оружия в лесу, громоздящейся выше деревьев.
Всё-таки у него комплекс какой-то. Жили же до этого с одними ножами и ничего.
Мне хватает и этого. Пистолет правда не плохо, но таскать эту дуру, которая оттягивает шею или бьётся по спине под названием автомат, мне и даром не надо. Тело привыкло к свободе. А я думал о насекомых. Улетать они не спешили и никуда не торопились. Казалось, их стало ещё больше. Вся крыша была ими облюбована. Часть летала над нами, часть ползало по крыше. Темнело, но шум над головой не смолкал. Мы присели на пол.
Косой закимарил. А я сидел, вслушиваясь в гул и общий эмоциональный фон.
На грани сна и яви, я вдруг ощутил их настрой — любопытство. Они видели нас и хотели понять, что мы такое.
«Кто ты? — ощутил я вопрос в своёй голове.
— Человек. А ты?
— Мы жизнь… — был ответ.
Наверное это неверно, слишком многое было вложено в это образ смутных взаимоотношений, работы, рождение новых поколений и гибель старых. Но в человеческом языке не было таких понятий и определений, поэтому я определил его емким понятием — жизнь.
— Отпусти нас? — попросил я.
— Разве тебя кто-то держит?
— Ты. Ты набросишься на нас, если мы выйдем.
— Нет. Моим… (тут опять непонятное определение) просто нужна кладка.
Я внутренне содрогнулся, представляя себя нашпигованным личинками.
— А зачем? — задал я глупый вопрос.
— Жизнь.
Казалось, мой собеседник удивился в свою очередь.
— Найди себе других для кладки.
— Мы и так в поиске.
Я призадумался. Просить глупо, ему конечно незачем отказываться от ближайшей и удобной цели. На жалость давить не имеет смысла. Он не знает, что такое жалость.
— Мы тоже жизнь, — подумав, сформулировал я.
— ….?
— Не такая как ты, но жизнь.
— Я понял, что ты не такой как… (непонятное определение)